– Я не голоден, и не чувствую никаких физических мучений! – возразил Бруно. – Жгите меня на огне – я не испытаю никакой боли. Ведь мои душевные страдания так велики, что заглушают все на свете. Ты не должен сердиться на меня, рыцарь! Я спас тебя, – теперь же для тебя этот город будет самым страшным местом. Ты в большом подозрении у Цезаря, и если останешься здесь, то неминуемо погибнешь. Если же ты все-таки считаешь, что я виноват перед тобой, то приходи ко мне за возмездием.
– Объясните, чем я помешал вам исполнить свой план? – спросил Альфонсо.
– Биккоццо скажет тебе, в чем дело! Я слаб, я устал, я погиб... я сам не знаю, что говорю, – ответил доминиканец шатаясь и вдруг схватился за плечо Биккоццо, чтобы не упасть. – Поведи меня к свету, Биккоццо! – залепетал он, – к свету, к свету! Здесь темнота навеки!
ГЛАВА VI
На другой день, после открытия юбилейных празднеств, рано утром, чуть солнце успело взойти, – в замке Святого Ангела сидело, в одной из комнат нижнего этажа, двое мужчин. Свет с трудом проходил сквозь железные решетки окон этой комнаты. По стенам были развешаны разные орудия пытки. Для этой же цели к потолку были прикреплены крюки и кольца. Один из мужчин был бандит Джованни, а другой – Мигуэлото.
– Да, мы упустили удобный случай, – проговорил последний, – но все-таки этот проклятый феррарец недолго просуществует!.. Пусть только герцог услышит то, что ты только что рассказал мне. Да вот он и сам идет!
В эту минуту в комнату вошел Цезарь Борджиа в длинном испанском плаще и мягкой шляпе, надвинутой на глаза. В этом костюме Цезаря нельзя было отличить от любого горожанина. Герцог так был погружен в свои мысли, что сначала не заметил присутствия бандита. Увидев Джованни, он отскочил назад и достал из-под плаща свое любимое оружие.
– Ваша светлость, здесь Джованни, он просит позволения видеть вас! – сказал Мигуэлото, в то время как бандит кланялся до самой земли.
– Ах, это – ты, честнейший Джованни? Вот уж никак не ожидал, что увижу так рано и в обществе Мигуэля нашего праведника! Ты ведь записался в праведники! – насмешливо проговорил Цезарь. – Хорошо, что ты вовремя заговорил, Мигуэль, ведь мой указательный палец уже нажимал пружину этой машинки. Еще минута – и отравленная иголка попала бы в глаза Джованни. Будь здесь двенадцать бандитов – все получили бы свою долю. – С этими словами герцог показал изящно сделанный шарик, с воткнутыми в него отравленными иголками, которые при нажатии внутренней пружинки разлетались во все стороны. – Как видишь, праведный Джованни, со мной шутки плохи. Однако, что с тобой случилось? Почему твое лицо имеет такой вид, точно попало под пресс, которым выжимают виноград? Рассказывай всю правду, иначе тебе придется познакомиться вот с этими штуками, – прибавил Цезарь, указывая рукой на приспособления для пыток.
У бандита не было основания скрывать истину, и он подробно изложил все происшедшее с ним.
– Да, тебе не повезло, но это могло случиться со всяким! – задумчиво ответил Цезарь.
– Но вашего шпиона, синьор, Джованни благополучно доставил в замок Орсини! – проговорил дон Мигуэль, желавший задобрить Цезаря.
– Да, но вместо того, чтобы слегка ранить, он перерезал ему горло, как барану. Впрочем, тем лучше: Орсини будут ему еще больше доверять. Ну, спасенная душа, – насмешливо обратился герцог к бандиту, – какое же у тебя чувство в отношении рыцаря, так разукрасившего тебя? Собираешься ли ты мстить ему, или чувствуешь к нему благодарность? А что поделывает монах?
– Отец Бруно – святой человек. Я никогда не подниму на него руку, – торжественно заявил бандит.
– Неужели? В таком случае, он очень опасен! Впрочем, после того, что он говорил вчера по поводу брака Лукреции, его можно еще подержать на земле. Мяуканье кошки действует на нервы, но если она охраняет сало от нападения мышей, то с этим еще можно примириться. Нет, теперь я имею в виду не монаха, а того иоаннита.
– Если вашей светлости угодно, чтобы я наказал за то, что он вмешивается не в свое дело, я к вашим услугам. Но я не возьму с вас ничего за это, так как и сам жажду разделаться с ним! – мрачно ответил бандит.
– Поэтому-то я и позвал тебя. Послушай, Джованни, никто не смеет коснуться ни одного волоса на его голове. Кто тронет его, тот погибнет в страшных мучениях под пыткой. Запомни это хорошенько и держи язык за зубами. Мигуэль, дай ему вдвое больше того, что ему обещано, и пусть он убирается отсюда!
Мигуэль низко поклонился. Бандит последовал его примеру, после чего оба вышли со смущенными, недоумевающими лицами.
Цезарь улыбнулся над их смущением и поднялся по темной лестнице на одну из башен замка.
Сидя в амбразуре окна, Фиамма задумчиво смотрела на небо, подперев голову руками. У ее ног дремали легавые собаки Цезаря.
Герцог неслышными шагами вошел в комнату. Собаки подняли головы и, узнав хозяина, продолжали мирно дремать.
Фиамма так задумалась, что заметила присутствие Цезаря лишь тогда, когда он, склонившись на одно колено, потянул ее руку к своим губам. Лицо молодой женщины прояснилось, когда она увидела своего возлюбленного.
– Вот, дорогая, как рано я пришел к тебе, бросив свою супругу, которой ты так завидуешь, – проговорил Цезарь, нежно обнимая Фиамму. – Ну, что, обдумала ты мое предложение, согласна взять на себя предложенную мною роль?
– Ты знаешь, Цезарь, что у меня нет своей воли. Я – твоя раба и делаю все, что ты прикажешь мне. Я так глубоко-глубоко опустилась, что сама презираю себя, не чувствую к себе даже жалости. Но говори, говори, мой милый, дай мне возможность забыться. Твои слова звучат для меня, как отдаленная райская музыка.
– Скажи, что ты любишь меня. Раньше это слово не сходило с твоих уст, – нежно заметил Цезарь. – А теперь, теперь ты не любишь меня!
– О, если бы я не любила тебя, Цезарь, мы никогда больше не увиделись бы с тобой!
– Отчего же ты колеблешься, не решаешься помочь мне? Ведь ты видишь, как шатко мое положение! – с укоризной проговорил. Цезарь. – Может быть, и ты была союзницей Орсини и желала моей гибели?
– Я – союзница Орсини? Боже меня упаси! – воскликнула Фиамма. – Я только не могу понять, почему ты требуешь, чтобы я, изображая твою сестру, играла роль развратной женщины!
– Но ведь это – карнавальная шутка! Притом ты изобразишь Лукрецию именно такой, какая она есть на самом деле. Ты ничем не погрешишь против нее. Ведь вся Италия знает, что она за женщина, даже ее самые горячие поклонники.
– Ну, мало ли, что говорят, Цезарь!.. Если бы верить всему, то ведь можно с ума сойти от ужаса! – ответила Фиамма, и так взглянула на герцога, что даже он вздрогнул.
– Если тебе не нравится выступать в роли моей сестры, то не нужно. Я придумал для тебя нечто другое. Так как ты хороша, несравненно хороша, то ты будешь принимать главарей черной банды, которых я приглашу на интимный ужин. Я представлю тебя этим веселым молодцам в качестве жены Мигуэля, он сам, конечно, ничего не должен знать об этом. Отчего ты смотришь на меня с таким ужасом?
– Прости меня, но я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что я такое! – воскликнула Фиамма, гневно сжимая губы. – Я все вспоминаю старое.
– Господи, на что же я могу рассчитывать, если даже люди, любящие меня, не хотят ни в чем помочь мне – с грустью проговорил Цезарь. – Ведь я прошу у тебя такой пустяк! Сказать несколько любезных слов на карнавале – вот и все. Но конечно, если ты считаешь это унизительным для себя, то ничего не нужно! Я думал, что ты поможешь мне! Я так надеялся, что ты согласишься сделать мне удовольствие, что заказал для тебя костюм феи Морганы, блестящий от бриллиантов, сотканный из золотой паутины. Я сам в хотел сопровождать тебя в маске черного невольника, в виде эмблемы, как выражение поклонения твоей красоте!
– О, если ты любишь меня, то конечно, я сделаю все, что тебе угодно! – воскликнула вдруг Фиамма. – Если от этого зависит твое спокойствие, то я возьму на себя роль твоей сестры, в каком бы виде я не должна была изобразить ее!
– Ты должна будешь направить все свои чары только на одного. Тебе, может быть, рассказывал Мигуэль о странном иоанните, человеке твердом и холодном, как мрамор. Он все время преследует нас, точно послан свыше для того, чтобы уничтожить всю семью Борджиа.
– Я слышала, что он отказался быть рыцарем Лукреции! – ответила Фиамма.
– Такой красавицы, признанной всем светом! – прибавил герцог. – А она так горячо просила его об этом, позабыв всякую осторожность!.. Недаром говорится, что холодная монахиня, отвергающая любовь мужчины, может заставить позабыть тысячу любящих женщин.
– Мне, вероятно, придется испытать на себе эту поговорку!
– Никогда, никогда, моя дорогая, пока ты сама не разлюбишь меня! – горячо воскликнул Цезарь. – Но вернемся к Лукреции. Она создана для радости. Как цветок без солнца, она не может существовать без любви. Холод убивает ее и потому нужно направить все силы на то, чтобы заставить иоаннита заинтересоваться ею. Когда у Лукреции является любовный каприз, она никого и ничего не слушает, и даже увещевания отца не имеют для нее тогда значения. Для меня очень важно, чтобы Орсини верили в мое расположение к ним и в желании содействовать им в браке Паоло. Я действительно буду играть им на руку, но только тогда, когда буду убежден, что Лукреция ни за что не согласится быть женой Паоло, а это случится при ее увлечении иоаннитом.
